это уже обсуждали, даже голосовали по этому поводу, – сказал Данко. – Если мы будем воровать электричество, нас поймают и выселят отсюда. А поймают нас обязательно, потому что Коринне не терпится включить одновременно все свои фены.

Коринна холодно взглянула на него.

– Ты перестанешь бросать скорлупки на землю?

– Они био-раз-ла-га-емые, – улыбаясь, парировал Данко и забросил себе за спину фисташковую скорлупку.

Я чувствовала на себе пристальный взгляд Джулианы, но не решалась повернуться в ее сторону. И медленно поднесла ко рту бутылку с пивом, стараясь не поддаваться смущению.

– А чем ты занимаешься в Турине, Тереза?

– Учусь. В университете.

– Что изучаешь?

– Естественные науки. Хочу стать морским биологом.

Данко захихикал. Коринна стукнула его по груди рукой, прикрытой спущенным рукавом толстовки.

– Тереза когда-то жила под водой, – вполголоса прокомментировал Томмазо.

– О нет! Хватит играть в эту вашу дурацкую игру с прошлыми жизнями! Я этого больше не вынесу! – закатила глаза Коринна.

– А лошади тебя интересуют? – спросил Данко, на сей раз совершенно серьезно.

– Меня интересуют все животные.

Я заметила, что Данко и Джулиана переглянулись. Однако вслух они ничего не сказали.

– Очень хорошо, Тереза, – произнес затем Данко, словно я прошла какой-то тест.

Несколько минут мы молча пили пиво, Коринна щекотала Томмазо за ухом. Потом я спросила:

– А Никола?

Берн залпом допил бутылку и со стуком поставил ее на стол.

– Он ведет шикарную жизнь в Бари.

Данко тоже глотнул из своей бутылки и звучно рыгнул. Джулиана хихикнула, Кориннна сказала «Фу!», но в итоге рассмеялась тоже.

– Наверно, он уже защитил диплом, – сказала я.

– Он бросил университет, – мрачно сказал Берн. – Предпочитает общество легавых. Видимо, это больше подходит к его типу личности.

– Легавых?

– Полицейских, – пояснила Джулиана. – А в Турине их по-другому называют?

Томмазо сказал:

– С тех пор прошло уже два года.

– Раз-два! Раз-два! – произнес Данко, размахивая руками. – Дубинки к бою! Бить нещадно!

– Не думаю, что полицейские маршируют, – заметила Коринна.

– Но дубинки у них точно есть.

Джулиана закурила сигарету и бросила пачку на стол.

– Опять? – спросил Данко, возмущенно глядя на нее.

– Это всего вторая.

– Отлично. Еще немножко мусора, который будет разлагаться всего-навсего двадцать лет, – не унимался Данко.

Джулиана глубоко затянулась, затем выдохнула густой дым прямо в лицо Данко, который стойко выдержал ее бесстрастный взгляд.

– Ты знаешь, сколько нужно времени, чтобы один окурок сигареты разложился в природной среде? – обратился он ко мне. – Около десяти лет. Все дело в фильтре, который сделан из специального материала, выдерживающего высокие температуры. И даже если его раскрошить, как делает Джулиана, это ничего не изменит.

Я попросила у нее разрешения взять сигарету.

– Первое правило фермы, – сказала она, пододвигая пачку в середину стола. – Здесь ты ни на что не должна спрашивать разрешения.

– И забудь свои предрассудки насчет частной собственности, – ввернул Данко.

– Если у тебя получится, – подхватила Джулиана.

Коринна сказала:

– Я есть хочу. И предупреждаю: я не намерена опять обедать фисташками. Сегодня твоя очередь, Данко, так что шевелись.

Они начали говорить между собой, словно меня там не было. Время было уже обеденное. Я наклонилась к уху Берна и спросила, не хочет ли он проводить меня домой. Он секунду помедлил, прежде чем согласиться. Остальные почти не обратили внимания на наш уход.

И вот мы снова проделываем путь, по которому ходили в детстве. Зимой природа вокруг выглядела уныло, это было непривычно для меня. Почва под ногами, красноватая и рыхлая в августе, сейчас была одета высокой блестящей травой. Не дождавшись, когда Берн скажет хоть слово, я произнесла:

– Тебе идет одежда в этом стиле.

– Это вещи Данко. Но они мне великоваты. Видишь?

Берн отвернул рукав, и я увидела, что он был подогнут и заколот английской булавкой. Я улыбнулась.

– Почему ты не дождался меня после похорон?

– Не хотел попадаться на глаза.

– Кому?

Берн не ответил. Он упорно смотрел себе под ноги.

– Там было столько народу, – сказала я. – Никогда бы не подумала. Бабушка всегда жила одна.

– Она была очень щедрая.

– Откуда ты знаешь?

Берн поднял воротник плаща, потом снова опустил. Казалось, ношение этого плаща отнимает у него массу энергии.

– Она помогала мне готовиться к экзамену на аттестат зрелости.

– Бабушка с тобой занималась?

Он кивнул, продолжая глядеть в землю.

– Странно, – сказала я.

– Мы с ней прошли программу четвертого и пятого классов лицея, и я смог сдать экзамен экстерном. Это было три года назад. Но я не получил аттестат, когда нужно было это сделать.

Он вздохнул и ускорил шаг.

– За эти уроки я помогал Козимо в поле.

– А где ты жил в то время?

– Здесь.

– Здесь?

У меня закружилась голова, но Берн этого не заметил.

– Когда я узнал, что Чезаре и Флориана уехали, я решил вернуться сюда. До этого я жил возле Скало, в башне. Помнишь, я один раз приводил тебя туда?

Но у меня перед глазами все еще стояла картина: Берн на ферме. Именно там, где я его себе представляла всегда, все это время.

– А я и не знала, – прошептала я. – Бабушка мне ничего не сказала.

Берн быстро глянул на меня:

– Правда?

Я кивнула. Я чувствовала слабость.

– Странно. А меня она заверила, что сказала. Я подумал, тебе больше не интересно туда ходить.

После долгой паузы он добавил:

– Может, это было к лучшему. Для тебя.

– Черт! Ну почему она мне не сказала? – крикнула я.

– Успокойся, – произнес Берн.

Но успокоиться я не смогла, у меня началась истерика. Я без конца повторяла: почему, почему, почему? Берн взял меня за плечо:

– Успокойся, Тереза. Присядь на минутку.

Он помог мне прислониться к стене. Мне было трудно дышать. Берн стоял рядом и терпеливо ждал, когда приступ закончится. Затем он нагнулся, сорвал какой-то листок, размял его в пальцах и поднес к моему лицу:

– Понюхай.

Я сделала глубокий вдох, но ощутила не запах растения, а запах своей собственной кожи.

– Мальва, – произнес Берн, понюхав эту кашицу.

Сидя на краю невысокой каменной ограды, мы смотрели на зеленеющие, тихие поля. Я немного успокоилась, но причиной этому была беспредельная усталость, к которой примешивалось сожаление.

– Она и раньше ходила плавать? – спросила я.

– Да, несколько раз я ходил с ней к морю. Садился на берег и смотрел. Она заплывала далеко, на спине, я видел только розовую точку – это была ее шапочка. Я ждал ее на берегу, держа наготове развернутое полотенце, а она говорила мне: ты понятия не имеешь, что ты теряешь. Она повторяла это каждый раз.

Меня вдруг охватило неистовое желание смотреть на него, прикасаться к нему, желание, от которого все переворачивалось внутри.